Рузский Курьер / Новости

Мы продолжаем публиковать главыиз книги известного российского историка П.В. Мультатули «Россия в эпоху царствования Императора Николая II» под редакцией В.В. Бойко-Великого (РИЦ имени Святого Василия Великого, Москва, 2015 год).

Со слов Рузского, подписание манифеста Государем не состоялось, так как в штабе Северного фронта было получено известие о скором приезде в Псков А.И. Гучкова и В.В. Шульгина^[1]. Н.В. Рузский и Ю.Н. Данилов пытались объяснить задержку в подписании манифеста желанием Николая II встретиться сначала с А.И. Гучковым^[2]. Однако, по всей видимости, это решение принималось главкосевом.

В Ставке также были уверены в неизбежности отречения. В 17 час. 23 мин. 2 марта в разговоре по прямому проводу генерала Клембовского с главным на­чальником Одесского военного округа генералом от инфантерии М.И. ЭбеловымКлембовский уверенно заявил, что исход один: «отречение в пользу Наследника под регентством великого князя Михаила Александровича»^[3].

Вполне возможно, что приезд А.И. Гучкова в Псков и возникновение после его приезда третьего манифеста об отречении, уже в пользу брата Царя, Велико­го Князя Михаила Александровича, были связаны со сговором А.И. Гучкова и Н.В. Рузского в обход М.В. Алексеева. Алексеев, видимо, полагал, что отречени­ем в пользу Цесаревича вопрос будет решен. Причем предполагалось, что отрек­шийся Император будет отправлен в Царское Село и там объявит о передаче пре­стола сыну. Еще в 9 часов вечера 2 марта депутат Государственной Думы кадет Ю.М. Лебедев говорил в Луге, что «через несколько часов из Петрограда выедут в Псков члены Думы Гучков и Шульгин, которым поручено вести переговоры с Государем, и результатом этих переговоров явится приезд Государя в Царское Село, где будет издан ряд важнейших государственных актов»^[4].

По-видимому, М.В. Алексеев надеялся играть ведущую роль при новом пра­вительстве (отсюда его авторство манифеста). Однако события пошли не так, как рассчитывал Алексеев. «Алексеевский» манифест был отправлен в Петроград че­рез Псков, откуда никаких сведений о его дальнейшей судьбе в Ставку не посту­пало. Более того, стало известно, что никакого объявления о манифесте не будет сделано без дополнительного разрешения генерала Н.В. Рузского. Это могло оз­начать, что по каким-либо причинам Рузский решил переиграть ситуацию. Что происходит в Пскове, М.В. Алексеев не знал. По приказу Алексеева генерал Клем­бовский связался с Псковом и «очень просил», «ориентировать наштаверха, в ка­ком положении находится вопрос». Особенно Алексеева волновало сообщение, что литерные поезда отправляются в сторону Двинска^[5].

Вскоре из штаба Северного фронта генералу Алексееву поступила ответная телеграмма, в которой сообщалось, что вопрос об отправке поездов и об их даль­нейшем маршруте будет решен «по окончании разговора с Гучковым»^[6].

А.И. Гучков и В.В. Шульгин прибыли в Псков около 22 часов 2 марта.

В 00 час. 30 мин. 3 марта полковник Болдырев сообщил в Ставку: «Манифест подписан. Передача задержана снятием дубликата, который будет вручен по под­писании Государем депутату Гучкову, после чего передача будет продолжена»^[7].

Текст так называемого манифеста почти полностью повторял предыдущий вариант манифеста в пользу Цесаревича, выработанный в Ставке под руко­водством М.В. Алексеева. Различия были лишь в имени того, кому передавался престол. Однако нет уверенности, что М.В. Алексееву передали этот текст.

Знаменитый манифест, который вот уже скоро сто лет является главным и, по существу, единственным «доказательством» отречения от престола 2 марта 1917 г. Императора Николая II, впервые был «обнаружен» в СССР в 1929 г. в Ле­нинграде специальной комиссией по чистке аппарата Академии наук. Все со­трудники учреждений Академии наук СССР, Президиум которой до 1934 г. находился в Ленинграде, обязаны были пройти проверку анкетных данных и процедуру обсуждения соответствия занимаемой должности. В этой «чистке» Академия наук понесла существенные кадровые потери: из-за социального про­исхождения (дворяне, духовенство и т.п.) были уволены наиболее квалифицированные сотруд­ники, на место которых были взяты новые лица, чья не только лояльность, но и преданность советской власти уже не вызывала сомнений. В результате чистки только в 1929 г. из Академии наук было уволено 38 человек.

В ходе этой проверки были обнаружены «до­кументы исторической важности», которые якобы незаконно хранили у себя сотрудники аппарата. Газета «Труд» от 6 ноября 1929 г. писа­ла: «В Академии Наук обнаружены материалы Департамента полиции, корпуса жандармов, Царской охранки. Академик Ольденбург от­странен от исполнения обязанностей секретаря Академии»^[8].

В заключении комиссии говорилось: «Неко­торые из этих документов имеют настолько акту­альное значение, что могли бы в руках советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами

Октябрьской революции, как внутри страны, так и за границей. В числе этих документов оригинал об отречении от престола Николая II и Михаила»^[9].

Именно «находка» Императорского «манифеста» стала для ОГПУ главной «уликой» в обвинении академиков, прежде всего историка С.Ф. Платонова, в за­говоре с целью свержения советской власти и восстановления Монархии.

Как же эти важные документы оказались в Академии наук? Это становится понятно из сообщения в «Вестнике Временного правительства», сделанного в марте 1917 г. «Приказом министра Временного правительства Керенского по­ручено академику Котляревскомувывезти из департамента полиции все бумаги и документы, какие он найдет нужным, и доставить их в Академию Наук»^[10].

Как пишет биограф академика С.Ф. Ольденбурга Б.С. Каганович: «В действи­тельности о хранении в Академии наук документов новейшего времени, попав­ших туда по большей части в хаосе 1917–1920 гг., когда им угрожала физическая гибель, правительственные органы знали и ранее и не видели в этом опасности для режима»^[11].

29 октября 1929 г. комиссией был составлен документ, в котором давалось описание «манифеста». В документе сообщалось: «Документ напечатан на ма­шинке. Внизу, с правой стороны имеется подпись “Николай”, изображенная хи­мическим карандашом. Внизу же, с левой стороны имеется написанная от руки цифра “2”, далее напечатанное на машинке слово ”марта”, затем написанная от руки цифра “15”, после чего имеется напечатанное на машинке слов “час”. После этого следует подчистка, но явно проглядывается написанная от руки цифра “3”, затем следует слово “мин”, а дальше напечатанное на машинке “1917 г.”. Вни­зу под этим имеется подпись “министр Императорского двора генерал-адъю­тант Фредерикс”. Изображенная подпись Фредериксанаписана по подчищен­ному месту»^[12].

Экспертиза найденных «отречений» проходила под руководством П.Е. Щего­лева, того самого, который участвовал в создании фальшивых «дневников» Вырубовой и Распутина. Строго говоря, говорить о какой-либо экспертизе не приходится, так как были лишь сверены с оригиналами подписи Императора Николая II и Великого Князя Михаила Александровича. О результатах сверки было доложено комиссии: «Сверив подписи на упомянутых двух документах с безспорными подписями “Николай II” и “Михаил”, представленных Н.Я. Косте­шевой, из документов хранящихся в Ленинграде в Центро-архиве, пришли к за­ключению, что как первый, так и второй документы имеют подлинные подписи, а потому являются оригинальными. Подпись: П. Щеголев»^[13].

Подчистки в документе, марка печатной машинки, соответствие ее шрифта шрифту 1917 г. — ничто не заинтересовало комиссию.

Так из недр сфальсифицированного большевиками «академического» дела, из заключения фальсификатора Щеголева появился на свет документ, на основании которого в сознании народа прочно закрепилось мнение, что Император Нико­лай II отрекся от престола.

Порядок оформления Высочайших манифестов и псковский «манифест»

Большое количество образцов подлинников и черновиков манифестов в ар­хивах России позволяет делать вывод о том, что в основном при Императоре Ни­колае II проекты манифестов составлялись на пишущей машинке. Сверху, даже на проекте, ставилась шапка с титулом Императора: «БожиейМилостию Мы Ни­колай Вторый…» и так далее. Далее следовал текст, а затем обязательно стояла следующая приписка, которая затем также в обязательном порядке переносилась в подлинник: «Дан в городе N, в такой-то день, такого-то месяца, в лето от Рож­дества Христова такое-то, в Царствование Наше такое-то». Далее шла следующая обязательная фраза, которая тоже переносилась затем в подлинник: «На подлин­ном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКО­ЛАЙ». Причем в проекте имя Государя ставил проектировщик манифеста, а в подлиннике, естественно, сам Император. В самом конце проекта в обязатель­ном порядке стояла фамилия его составителя. Например, «проект составил статс-секретарь Столыпин».

Под проектами манифестов Государь свою подпись не ставил. Имя «НИКО­ЛАЙ» в проекте писал его составитель, который и ставил в конце свою подпись. Поэтому, если бы мартовский «манифест» был проектом, то в конце его должна была стоять надпись: «Проект составил Алексеев», или «Проект составил камер­гер Базили».

Проект утверждался Императором Николаем II, который ставил на чернови­ке соответствующую резолюцию. Например, на проекте манифеста о своем бра­косочетании с Великой Княжной Александрой Феодоровной Николай II напи­сал: «Одобряю. К напечатанию».

Когда проект был утвержден Государем, приступали к составлению подлин­ника. Текст подлинника манифеста обязательно переписывался от руки. Только в таком виде манифест получал юридическую силу. В канцелярии Министерства Императорского Двора служили специальные переписчики, которые обладали специальным, особо красивым почерком. Он назывался «рондо», а лица, им вла­девшие, соответственно именовались «рондистами». Только их употребляли для переписки особо важных бумаг: рескриптов, грамот и манифестов. Разумеется, в таких документах никаких помарок и подчисток не допускалось. Образцами Высочайшего манифеста являются манифесты о начале войны с Японией 1904 г. или о даровании Государственной Думы от 17 октября 1905 г.

После того как манифест переписывался рондистами, Государь ставил свою подпись. Подпись покрывалась специальным лаком. Далее, согласно ст. 26 Свода Законов Российской Империи: «Указы и повеления ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые, скре­пляются Председателем Совета Министров или подлежащим Министром либо Главноуправляющим отдельною частью и обнародуются Правительствующим Сенатом».

Таким образом, манифест вступал в законное действие в момент его обнаро­дования в Сенате. На подлиннике манифеста ставилась личная печать Импера­тора. Кроме того, в печатном варианте манифеста ставилось число и место, где манифест был напечатан. Например, в печатном варианте манифеста Императо­ра Николая II о восшествии на престол написано: «Печатано в Санкт-Петербурге при Сенате октября 22 дня 1894 года».

«Манифест» об отречении напечатан на машинке, а не написан рондистом. Здесь можно предвидеть возражение, что в Пскове было невозможно найти рон­диста. Однако это не так. Вместе с Государем всегда следовал свитский вагон во главе с К.А. Нарышкиным. Представить себе, чтобы во время поездок Государя во время войны в Ставку в этом свитском вагоне не было тех, кто мог составить по всем правилам Высочайший манифест или Императорский указ — невозмож­но! Особенно в тревожное время конца 1916 — начала 1917 г. Все было: и нужные бланки, и нужные писари.

Но даже если предположить отсутствие 2 марта в Пскове рондиста, Государь должен был сам написать текст от руки, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что он действительно отрекается от престола.

Но снова предположим, что Государь решил подписать машинописный текст. Почему же те, кто печатал этот текст, не поставили в его конце обязательную приписку: «Дан в городе Пскове, во 2-й день, марта месяца, в лето от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Семнадцатое, в Царствование Наше двадцать третье. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ»? Начертание этой приписки заняло бы несколько секунд, но при этом была бы соблюдена предусмотренная законом формальность составления важнейшего государственного документа. Эта формальность подчеркивала бы, что манифест подписан именно Императором Николаем II, а не неизвестным «Николаем».

Вместо этого в «манифесте» появляются абсолютно ему не свойственные обозначения: «Г. Псков, 2-го марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.». Ни в одном манифесте или его проекте нет таких обозначений.

Что мешало составителям «манифеста» соблюсти эту простую, но столь важ­ную формальность? Что помешало Государю, опытнейшему политику, заставить внести эту формальность в «манифест»?

Далее, что помешало составителям «манифеста» поставить, пусть напечатан­ную на машинке, необходимую «шапку»: «Мы БожьейМилостию»? Вместо этого стоит странная надпись: «Ставка. Начальнику Штаба».

«Ставка. Начальнику Штаба. В дни великой борьбы с внешним врагом, стре­мящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ни­спослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорого­го нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до побед­ного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государствен­ною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российско­го и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИ­ХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государ­ственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в за­конодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, при­неся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним повиновени­ем Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, бла­годенствия и силы. Да поможет Господь Богъ России. Г. Псков, 2-го марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.»^[14].

Мы видим, что текст этого манифеста является практически полным повто­рением проекта манифеста об ответственном министерстве и проекта манифе­ста об отречении в пользу Наследника Алексея Николаевича, с той разницей, что в этот текст введено имя Великого Князя Михаила Александровича.

Таким образом, нам известны авторы текста манифеста: это были генерал Алек­сеев, Базили и Великий Князь Сергей Михайлович. День его первоначального напи­сания — 1 марта 1917 г., день, когда был составлен проект манифеста об ответствен­ном министерстве. День его первой правки — ночь 2 марта, когда был составлен манифест об отречении. Но когда и кем был составлен третий вариант этого мани­феста, передавший престол Великому Князю Михаилу Александровичу?

По нашему мнению, на основании этого текста в Петрограде был изготов­лен фальшивый манифест, подделана подпись Императора Николая II и гра­фа Фредерикса. Далее было оставлено место для даты и времени, которые были внесены позже.

Делать такую фальшивку в Ставке было неудобно: надо было искать образцы подписи Государя и Фредерикса, проводить долгую кропотливую работу. Надо заметить, что безпорядки и погромы в те февральские дни в Петрограде были строго контролируемые. Громили только того, кого заговорщикам надо было громить, и арестовывали только того, кого выгодно было арестовывать. Так, раз­грому подверглись отделение контрразведки, помещение ГЖУ, полицейские участки, но оказались абсолютно не тронутыми военные командные учрежде­ния, в частности Генеральный штаб.

Продолжение в следующих выпусках «Рузского курьера»