Рузский Курьер / Свет миру

Трудно быть человеком

Животное ведомо инстинктом, который не ошибается, так как не знает альтернатив: от огня бежать, пищу есть, воду пить. Человек, обладая инстинктами, ещё и понимает, «что такое хорошо и что такое плохо». И делать «хорошо» — перед людьми и перед Господом — оказывается не в пример труднее, чем следовать непогрешимому инстинкту. Но этот труд не тяготит, если мотивирован любовью.

Что такое «хорошо» и что такое «плохо»

Бренное и тленное земное существование человека — только миг в цепочке событий, которая может увенчаться вечной жизнью в Царствии Небесном или привести в душный сумрак адского узилища. Земная жизнь очень коротка — с потусторонней точки зрения, конечно. «Изнутри» этот миг иногда кажется очень долгим — особенно потому, что состоит из каждодневного, ежеминутного выбора пути. И так устроен мир, что верный путь один, а неверных — множество. И потому трудно быть человеком.

У многих людей вызывают протест психологические тесты, которые требуют выбрать свой вариант ответа, причем варианты, дающие наибольшее и наименьшее количество баллов, кричаще очевидны. Оказывается, между тем, что мы сразу распознаем как правильное, и тем, что нам хотелось бы выбрать, есть разница. И вот наличие этой разницы раздражает — она дает нам ощутить свою постоянную виновность и виноватость. Мы постоянно уязвлены чувством вины, поскольку всегда знаем, или ощущаем, или догадываемся, что же было «хорошо», когда мы все-таки выбрали «плохо».

Универсальный закон

Такого рода тест и такого рода эффект можно найти и в Новом Завете. Некий законник спрашивал Иисуса: Учитель, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Господь ему предложил ответить самому — и законник знал правильный ответ: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя». Законник, желая оправдать себя, сказал Иисусу: «А кто мой ближний?» (Лк. 10, 26-29). Вот это пример того, как мы знаем правильные ответы в теории и как ищем обходных путей на практике.

И тогда Иисус, чтобы наполнить духом закон, который для вопрошавшего превратился в мертвую букву, рассказал притчу о добром самарянине. Оказалось, что близость людей определяется не расстоянием, не родством, не национальностью и не сословием. Иисус помогает это понять, подчеркивая, что нельзя найти ближнего в поиске «от себя» («кто мой ближний?»). Из притчи следует, что вопрос следует ставить «кому я ближний?» А я становлюсь ближним тому, кому я «оказал милость», а не наоборот: вот мои ближние (родные, друзья...), только их и буду любить. Задать параметры близости на будущее, определить круг ближних, ограничить любовь — нельзя. Близость и любовь в притче приобретают тождественный смысл: близость создается деланием добра, — а разве это не любовь?

В контексте этой притчи несложное правило «возлюби ближнего» приобретает глубокий и сложный смысл. Во-первых, человек обязан оказывать милость людям, нуждающимся в помощи, иначе он не может стать для них ближним и наследовать жизнь вечную. Во-вторых, человек обязан любить тех, кто оказывает милость ему, то есть своих ближних. Это правило не знает исключений — и потому человеком быть трудно. Но это — универсальный закон человеческого общежития, принцип всеобщей гармонии.

«Поповское слово»

Добрый самарянин на своем ослике ввез в нашу жизнь одно очень важное понятие — милосердие. Это оказание помощи тому, кто вызывает у нас жалость и сострадание, это милость, в том числе «милость к падшим». Это любовь к ближнему — в действии.

«Милосердие — поповское слово», — с осуждением говорил Глеб Жеглов, непримиримый борец с бандитизмом. Это не просто цензура речи — отказ от «поповского слова» на практике свелся к отказу от самого милосердия. Отношение Жеглова к людям приобретает отчетливую нелогичность; о невинно пострадавшем Груздеве он говорит: «Наказания без вины не бывает». Кажется, для ближнего у Жеглова нет ничего, кроме осуждения. И потому такой обаятельный и яркий, но такой немилосердный Глеб Жеглов получает уничижительную оценку: «Для него люди — мусор».

Время идет. Уже не клеймят милосердие как «поповское слово». Восстанавливаются храмы, открываются воскресные школы. Голос Православия слышен даже в переполненном рекламой, пошлостью и политикой теле- и радиоэфире. Есть православный интернет, православная пресса, православное кино и музыка. А милосердие почему-то исчезает из нашей жизни.

Кому я ближний?

Если смотреть на людей вокруг неравнодушным взглядом, то сердце начинает разрываться от жалости. Беспризорные дети, одинокие старики — как они выживают? Что чувствуют неизлечимо больные? О чём думают излечимо больные, которые не могут собрать денег на операцию? Но как только начинаешь их жалеть, понимаешь, что им же всем надо помогать. Возникает ощущение обязанности, долга помочь и проявить заветное милосердие — и тут же ощущение вины: обязанностью этой я пренебрегаю. И гонишь от себя эту вину, а она не уходит, если не постараться забыть, что есть эти оборванные, голодные, больные, одинокие, слабые и беззащитные... И подавляешь в себе сострадание, потому что ощущать сострадание, не давая ему выхода, невыносимо, и всем помочь нельзя, а ещё дела, и дома семья, и ещё что-то важное... И не может человек не сострадать несчастному, но может подавить в себе это сострадание; не может не стыдиться удушенного сострадания, но может привыкнуть к мукам совести. И потому человеком быть трудно.

Эволюция «самости»

Около ста лет назад кто-то сказал: некоторые люди живут так, словно Бога нет. Героиня современного фильма, отчаявшись найти средства для лечения ребенка, становится киллером. Она мотивирует свой выбор тем, что ее «клиенты», бизнесмены и чиновники, «живут так, словно нас нет». Вот такое страшное развитие — человек уединяется, обособляется и отрешается — от Бога, от других людей, пока не остается сам. Где же здесь быть милосердию? Абсолютизация своего «эго», своей «самости» исключает возможность существования каких-то «ближних». И вот тут начинается торжество законов джунглей — побеждает сильнейший, око за око.

Но Бог есть, и другие люди есть — значит, позиция, которая отрицает Бога и ближних — глубоко ошибочна. Это неправильный путь, и вечную жизнь так не унаследовать. Да и в земной жизни самоуверенный хищник может внезапно стать беззащитной жертвой. А ближних-то нет...

Это только кажется, что желание «помочь всем» является такой же крайностью, как и животное равнодушие. Конечно, оказать милосердие всем, кто в нем нуждается, мы физически не в состоянии. Но мы можем и должны оказывать милосердие тем, кто в нем нуждается и находится рядом — только руку протянуть, ведь эти люди — есть! Желание же помочь всем своими руками — это тоже проявление неразумной «самости», эгоизма и гордыни — ведь Бог есть! И потому мы можем и должны молиться обо всех, кто требует помощи и утешения, вместо того, чтобы бесплодно терзаться горестями и бедами миллионов.

Три любви

Не случайно в притче о добром самарянине речь идёт и о любви к Богу, о любви к ближнему и о любви к себе. Эти три любви нельзя разделить. Ведь кажется, что Бога — доброго, милостивого, грозного, вечного и всемогущего — любить легко. Любить себя — просто и приятно. Но ближний — такой несимпатичный, требовательный, неблагодарный — как его любить? Но иного выхода нет: «любовь к Богу заключается в любви к ближнему, и тот, кто возделает в себе любовь к ближнему, вместе с нею стяжает в сердце своем неоцененное духовное сокровище — любовь к Богу» (святитель Игнатий (Брянчанинов). И потому трудно быть человеком. Но - можно!